Одно из важнейших условий работы православного психолога – это признание своей немощи. Работающим с тяжелой психопатологией легче согласиться с тем, что психолог ничего не может изменить коренным образом. Шизофрения остается шизофренией, симптоматика никуда не исчезает, а часто и не ослабевает. Здесь становится понятным неприятие психологов многими психиатрами, как людей, мешающих, на их взгляд, больным, т.к. после беседы больной может расстроиться, разволноваться или погрузиться в размышления, что тоже не предвещает для психиатра ничего хорошего.

В менее тяжелых случаях, где можно обойтись только коррекционной работой без медикаментозного вмешательства, признать свою немощь психологу бывает крайне сложно. Иллюзию могущества ему придают многочисленные психотерапевтические техники, которые с успехом снимают внешнее напряжение клиента и во многих случаях корректируют симптоматику. Уверенность психолога, знающего, что и как говорить, как работать с тревогой, неуверенностью и т.д. придают бодрости и уверенности и клиенту. Создается впечатление значимости происходящего, структурированности процесса и даже некоторой научности работы. И в это верят, как правило, оба участника действия.

Однако, если рассматривать симптом как признак нарушения системы «Человек», то подход к работе психолога кардинально меняется. Система «Человек» включает в себя несколько подсистем: биологическую (телесную), психологическую (деятельность души), духовную (отношения с духовным миром), семейную, социальную (отношения с миром вне семьи). Это очень условная схема, здесь можно добавлять сколь угодно еще других подсистем, разворачивая значение каждой из обозначенных. Так вот симптом – это нарушение в одной из подсистем, которое находит отражение и во всех других подсистемах. Например, нарушения в отношениях в семье могут привести к нарушениям в психике, что, в свою очередь, может привести к телесному симптому. Т.е. симптом – это показатель нарушения системы ,.Человек,, в целом. И здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда психолог может легко почувствовать себя немощным. Наши клиенты чаще всего не принимают системного видения своих симптомов, они не хотят заниматься глубинной проработкой их, им нужно поскорее избавиться от симптома, причем любыми способами. Если же речь заходит о повреждениях в духовной подсистеме, то в силу нашего материалистического воспитания клиенты могут быть совершенно неподготовлены к такому повороту дела. И это еще одна немощь православного психолога, он не может с каждым своим клиентом говорить о Боге. Торопливость в рассказе об Истине это одна из главных ошибок начинающих православных психологов. Хочется поскорее наставить человека на путь Христов. Вроде бы благое намерение, но мы сталкиваемся с фактом, что люди крайне редко воспринимают наши слова так, как нам бы этого хотелось. Более того, это может вызвать раздражение. В чем же дело? По моим ощущениям, такая скоропалительная катехизация есть ни что иное как психологическая защита самого психолога. И дело не в его опыте и квалификации. В процессе своей духовной жизни (при ее правильном течении) человек начинает чувствовать отвращение ко греху и невозможность прожить без Божьей помощи. Услышав от клиента, как ему тяжело живется, психолог может спроецировать свои способы облегчения от тяжести жизни на клиента, причем выдавая это за технику в православном подходе к психотерапии. Т.е. отправлять клиента в храм, заставлять молиться, поститься, обличать в грехах, призывать исповедоваться. Такая проекция совершенно естественна для человека, который, не являясь святым, взялся лечить людей. Когда ты прикоснулся к Истине, уже очень трудно вспомнить, а как ты жил без нее и, надо сказать, что и не хочешь вспоминать. А в практике мы постоянно сталкиваемся с тем, что люди строят свою жизнь без Бога. Лично я категорически не хочу возвращаться в состояние, когда ты как беспризорник живешь в тревоге, страхе, тоске и имеешь «утешение» в мирских развлечениях, но не находишь покоя. Я чувствую пропасть между собой и человеком неверующим. Мне плохо рядом с таким человеком. Что это? Неприятие? Нет, я стремлюсь принять и понять. Страх? Да, я боюсь, что меня могут утянуть в ту безбожную жизнь, так как я очень слаба и все время поддаюсь на искушения. После такого общения теряешь покой. Но может быть это и есть то, что называется нести тяготы другого. Но сможешь ли ты сам не упасть? Вот еще поле для проявления немощи православного психолога. Сможешь ли ты быть рядом? «Чтобы научиться молитве, надо прежде всего сделаться солидарным с о всей реальностью человека, всей реальностью его судьбы и судьбы всего мира: до конца принять ее на себя. В этом сущность акта совершенного Богом в воплощении» (Антоний Сурожский. Школа молитвы. С.6). Нести тяготы другого – это молиться за него. И это таинство. Никто не может подсказать нужных слов для этой молитвы или правильного состояния для работы с человеком. Пока не понесешь тяготы другого, никакой помощи не будет. Так что не надо защищаться от другого поспешным наставлением его на путь православия. Если не можешь выдержать искушений, то лучше отказаться от работы с этим человеком. Наша православность может вначале понравиться, но при серьезной, глубокой работе между терапевтом и клиентом могут возникнуть конфликты. И неизвестно, какие отношения будут у вас через какое-то время. Клиент может начать обесценивать личность терапевта вместе с его православными идеями и назло терапевту не ходить в церковь и не обращаться к Богу. Что делать, чтобы избежать этого? Помнить, что наша собственная предрасположенность ко греху ничуть не меньше, а во многих случаях и больше, чем у наших клиентов.

Здесь мне хочется привести пример, который проиллюстрирует сразу несколько моментов, во-первых, как невозможно работать с симптомом, не затрагивая всех подсистем, во-вторых, что такое нарушения на уровне духовной подсистемы, и в-третьих, насколько немощен бывает психолог в работе с глубинными конфликтами, затрагивающими историю всей семьи.

Обратившийся ко мне человек (назовем его Славой) хотел с помощью психотерапии избавиться от навязчивых мыслей. Последние два года его преследовали мысли о том, что ему надо вернуться в одно учебное учреждение, из которого он ушел по причине внезапно возникшего совершенно иррационального страха перед одним из занимающихся там. Страх давно исчез, потребности в занятиях не было, но упорное желание вернуться туда, чтобы доказать что-то себе самому оставалось и приобрело навязчивый, мешающий жить, характер. Дальше выяснилось, что раньше Слава страдал навязчивым страхом. Заканчивая художественное училище по профессии реставратора икон, он выполнял дипломную работу на иконе 17 века. И так получилось, что он допустил небольшой промах, т.е. чуть подпортил икону. Этого никто не заметил, но страх, что его будут ругать, привел Славу в психиатрическую больницу. Естественно, что после его жизнь пошла наперекосяк. Депрессии привели к попытке самоубийства. Опять больница. Личная жизнь не складывалась. В церкви тоже не было утешения по причине отсутствия должного духовного руководства и ряда других причин. Все это, нарастая снежным комом, грозило обернуться еще одной попыткой покончить с собой. В ходе работы (в общей сложности мы встречались чуть больше года один-два раза в неделю) выяснилось, что Слава имеет большие претензии к Богу. «Я не просил, чтобы меня рождали на свет. Почему я так страдаю? Я не сделал ничего плохого, почему Бог меня так наказывает?» Это стало основной темой наших сеансов, как примириться с Богом. И вот на одном из сеансов Слава вдруг вспомнил, что его дед по материнской линии, вернувшись с фронта, изрубил топором домашние иконы, так как не мог простить Богу того ужаса, который он видел на войне. Славу как током ударило: «А я ведь их реставрирую». Вспомните заявленную Славой проблему, его симптом – вернуться, что бы что-то изменить. Вернуться в состояние деда, чтобы исправить зло, вышедшее из него и повлиявшее на всю историю семьи в дальнейшем. Слава испугался, что испортил икону, он понес этот крест за порчу святынь. Вот тот самый семейный «дефект» на духовном уровне. Осознание этого помогло Славе немного подняться над своей болезнью, перестать считать себя прокаженным. Но принятие креста не простая вещь. Сказать, как Христос, «пусть будет Твоя воля, а не моя» – дело всей жизни человека. Мои усилия оказались напрасными. Не обладая сама смирением, я естественно не имела права призывать к смирению другого, да и способов смирения с таким тяжелым крестом я не знаю. Это в ведении Бога. Слава ушел с терапии, правда обиженный уже на меня, а не на Бога, за то, что я не избавила его от навязчивых мыслей.

Христианский взгляд на страдания многим известен, хотя и не многим нравится. Через перенесение страданий мы можем стать ближе к Богу. Почему это так – вопрос не к психологам, хотя им постоянно приходится на него отвечать. И это тоже повод для осознания психологом своей немощи. Попробуйте объяснить человеку, что его страдания приносят пользу его душе.

Заявление о немощи психолога основано еще и на том, что у него нет инструментов для его работы. Любая психотерапевтическая техника оказывается несовершенной и имеет свои ограничения. Например, для психоанализа подходят только те, кто обладает определенными интеллектуальными способностями и способностью к рефлексии. Также оказывается, что внутренний мир человека настолько многообразен и уникален, что впору под каждого клиента создавать свой метод, и этот мир наполнен множеством элементов, которые не поддаются структурированию. Например, тот же психоанализ не имеет адекватных методов работы с верующим человеком.

Другой недостаток большинства психотерапевтических методов – это искусственность позиции психотерапевта. Стремление положительного восприятия ВСЕГО человека или нейтральная или эмпатирующая позиции – часто превращаются в для психотерапевта в некую игру, приводящую к искусственному расщеплению в его психике на «Я» реального и «Я» психотерапевта. Наверное, это вредно не только для клиента. Работа с больными разными психическими расстройствами привела меня к пониманию важности искренности . Под ,, искренностью,, я отнюдь не подразумеваю объявление о всех своих чувствах. Это скорее честное признание себе самому, что тебе твой клиент нравится в одном, а в другом может быть даже противен. Малейшее душевное движение, которое психолог пытается скрыть от клиента и от себя самого, по причине не вписывания этого в представления о позиции психотерапевта, дает о себе знать в контексте отношений, отнюдь не улучшая их. Пытаясь изобразить из себя тех, кем мы не являемся, мы умножаем ложь. Необходимо признать, что психолог не все может понять, принять и полюбить в своем клиенте и ко всему одинаково хорошо относиться. Крайне важно не стараться изо всех сил быть добрым и все понимающим. И это не значит, что психолог не любит своего клиента. Любовь – это не положительное принятие всего в человеке, так как нельзя любить грех и образ Божий одновременно. Т.е. мы говорим об отделении греха от личности, что стало возможным с приходом Бога на землю. «Иди и больше не греши», - сказал Христос блуднице. Он разделил личность и грех, Он принял эту женщина как не только не заслуживающую казни, а как человека, достойного жизни без греха.

Конечно, очень трудно признать, что ты – это не твой грех. Когда муж говорил мне: «Я люблю тебя, но не люблю твою злость», – я чувствовала себя глубоко оскорбленной. Мне казалось, что он отвергает меня саму. Но со временем стало понятным, что такое разделение приводит к качественным изменениям. Здесь необходимо пояснить два момента. Во-первых, качественное изменение не предполагает избавление от греха. Последнее находится в ведении Бога. В наших силах лишь осознание момента выбора между греховным поведением (состоянием) и отказом от него. И, во-вторых, когда мы отделяем человека от греха, мы не осуждаем его. Признание склонности человека ко греху – это лишь констатация факта. И здесь открывается еще одна немощь психолога. Зная о греховной природе человеческой души, мы в большинстве случаев не можем прямо сказать об этом человеку, так как при этом мы неизбежно впадаем в осуждение. Немощь проявляется и в попытке призвать человека жить по заповедям. В этом случае мы оказываемся в роли экспертов, которые определяют, что человек сделал по воле Божьей, а что против. Обычно это заканчивается тем, что у человека вырабатывается чувство вины еще и по отношению к психотерапевту.

Но все-таки попытаться разделить личность и грех, рассматривая последний как источник проблем и страдания, мы можем. Спрашивается «Зачем?», если мы столько говорили о несении креста и спасительности страданий. Наверное, для того, чтобы не впасть в отчаяние о своем спасении и смысле своей жизни. А также для того, чтобы сохранить веру в Бога. Понимание того, что ты – это не твои грехи, что ты – это Образ и Подобие Божье, может дать человеку возможность для осмысления всей своей жизни.

В теме отношения к клиенту есть еще одна проблема. Это диагностика. Особенно это касается клинических психологов, работающих с тяжелой психопатологией. При постановке диагноза психолог волей неволей оказывается в ситуации осуждения. «Кто скажет брату своему «безумный», тот подлежит геене огненной». Довольно страшное предупреждение. По святоотеческому толкованию это означает такое отношение к человеку, когда мы внутренне как бы не признаем за ним шансов на спасение, мы как бы своим отношением «лишаем» его права быть сыном Божиим. На церковнославянском это предупреждение звучит следующим образом: «А иже речет : уроде, повинен есть геене огненней» (Мф.5:22). Свт.Феофилакт Болгарский в «Благовестнике», т.1, стр.67 (изд-во Сретенского монастыря, 2000) поясняет: «Некоторые признают этот приговор слишком строгим и тяжким, но несправедливо. Ибо не достоин ли геены тот, кто лишает брата своего разума и смысла, чем мы отличаемся от животных бессловесных?»

Что же такое: сказать брату своему «безумный» или «уроде»? Это когда мы не можем признать от чистого сердца, что этого человека Господь тоже любит. Наверное, у многих практикующих психологов бывали ситуации, когда им было сложно это сделать. Это может проявляться и в прямом неприятии человека, и в позиции равнодушия, каким зачастую бывает наше отношение к душевно больным людям.

Общение с психически больным человеком – это серьезное испытание. Он цепляет в нас то, что мы тщательно скрываем от самих себя. Например, агрессию, похоть или депрессию, или тщеславие. Общение с ним приводит тебя к выбору: ты смотришь на него как бы свысока, как на больного, загораживаясь диагнозом, мол, он же шизофреник, безумный, и это «помогает» нам оставаться в «психотерапевтической» позиции. Или же ты вдруг начинаешь видеть воочию себя, со всей своей жёстокостью, жесткостью, ленью, немилосердием, злобой, гордыней, желанием властвовать, подавлять, управлять. Конечно, есть и третий вариант, когда ты любишь своего клиента, но, согласитесь, что не всякого больного можно сразу полюбить, далеко не всякого.

Один мой клиент (назовем его Сергей) с тяжелым психическим заболеванием вызывал почти у всех, кто с ним общался, желание выгнать его как можно скорее. Он портил отношения почти со всеми лечащими врачами, не мог больше двух дней удержаться ни на какой работе. Что-то было такое в его словах, облике и манерах, что вызывало отторжение. Он как будто заставлял тебя вести себя с ним определенным образом (в психоанализе этот феномен носит название «проективная идентификация» и имеет статус психологической защиты), а именно, агрессивным, отторгающим. Но, по-сути, Сергей действительно защищался от глубокого взаимодействия, так как был очень ранимым и беззащитным человеком. Когда я попросила его сравнить себя с каким-то растением, он без запинки ответил, что только то, за которым надо ухаживать. Но это «растение» выставляло шипы не хуже кактуса, за которым совсем не надо ухаживать. Так что первой задачей работы с ним было просто его вытерпеть. Оглядываясь назад, я могу сказать, что если бы я попыталась настроиться на положительный лад, убедив себя, что я хорошо отношусь к этому человеку, т.е. задвинув свой негатив подальше с глаз, то мы не смогли бы общаться. Дело в том, что этот человек просчитывал любое мое состояние и изумительно хитрым способом вытягивал его из меня. Т.е. он не допускал фальши и манипуляций. Похоже, что многие болящие психическими заболеваниями обладают такой сверхинтуицией, которая позволяет им видеть то, что обычно скрыто от всех. А определенные изменения в психике и, соответственно, в поведении позволяют им ещё и говорить об этом, что люди, не обладающие такими особенностями, обычно предпочитают не делать. Трудно находиться рядом с таким человеком, который видит все твои внутренние оттенки, игнорируя то, что ты презентуешь. Можно говорить как угодно красиво, правильно и хорошо, но если внутри у тебя черно, то это будет прочитано бессознательным другого. А если это психически больной человек, который сам есть бессознательное, то вы никуда не денетесь от его интерпретаций вашего внутреннего мира. Это большое искушения для психотерапевта: «Что делать, когда в тебя заглянули? Признать или спрятаться?» Также тут начинаешь понимать и степень своей ответственности за происходящее в общении. Наше неприятие, злость или похоть, направленные на человека, хотя и не высказанные внешне, повлияют на межличностное пространство. «Посмотревший на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф.5:28). Но необходимо учитывать, что человек, в т.ч. и психотерапевт обладает способностью не видеть своих истинных чувств, особенно, когда у него есть установка быть психотерапевтом. Помысл может проскользнуть в сознании как молния и, не будучи осознанным, изменить весь контекст отношений. Это хорошо описано в когнитивном подходе к лечению состояний, которые берутся как бы ниоткуда. Предлагается найти тех диверсантов, которые промелькнули и ушли в подсознание. Т.е. важно понять, во-первых, свои истинные чувства к человеку, какие бы они не были, а потом уже их менять. Бороться с помыслом можно тогда, когда этот помысл осознан. А если мы делаем вид, что психотерапевт, а тем паче православный психотерапевт, не испытывает негативных чувств к людям, это значит, что он обманывает себя и других. Только через осознание собственных чувств, отделение страсти от себя самого и разделение страсти и образа Божьего в другом возможна любовь к человеку.